же, как правило, превозносят свою родину, кичатся ее региональными традициями и красотами, качеством жизни. Не везде, но в большинстве случаев. По меньшей мере, живут в гармонии со своим мирком, радуются, что все идет своим чередом. У Востока это отнято без остатка. Родина и происхождение там, можно сказать, под постоянным обстрелом, того и другого следует стыдиться, а себя – оправдывать. В Восточной Саксонии из-за массового отъезда в Лейпциг, Дрезден, Берлин и на Запад на 300 молодых мужчин приходится 100 молодых женщин[119]. Так какие шансы при таком драматическом положении есть у молодых людей, желающих обзавестись семьей? Пусть каждый сам ответит на этот вопрос и тогда представит себе прямые последствия для местной социальной структуры, для общества и демократии в целом.

Ни один баварец, ни один шваб, ни живущий на Рейне или в Гамбурге не затруднится назвать место своего рождения. А на Востоке родина как определенное место и рождение как определенное время всплывают лишь в контексте диффамации и катастрофы. Многие из выходцев с Востока, кто вопреки всем противодействиям и уверткам добился успеха и получил признание, сознаются, что держали свое происхождение в тайне и открывали его лишь при крайней необходимости, поскольку знали, чем это чревато. Там, где, несмотря на мрачные ожидания, карьера удалась, продвижение достигалось ценой отречения, умалчивания, явного или неявного дистанцирования от Востока, и часто это было едва ли не conditio sine qua non[120]. Вот и Ангела Меркель лишь в самом конце политической карьеры в своей прощальной речи рассказала о дискриминации и стигматизации, которые ей пришлось пережить из-за происхождения. Сама торжественная церемония прощания была знаменательна в плане коммуникационного разрыва между Западом и Востоком. Доходило до смешного: межрегиональные СМИ – газеты, радио, телевидение, – сплошь укомплектованные западными немцами, не знали, как прокомментировать выбор Ангелой Меркель песни панк-рокерши Нины Хаген: Du hast den Farbfilm vergessen («Ты забыл цветную пленку»). В итоге сошлись на том, что это просто курьез, остальгия[121] и досадная сентиментальность. Вдобавок ко всему, оркестр бундесвера изрядно напортачил. А вот то, что на своих проводах Герхард Шрёдер не придумал ничего банальнее, чем заказать I did it my Way («Я сделал это по-своему») Фрэнка Синатры, почти не вызвало вопросов, скорее наоборот. Срам, да и только! Весьма неприглядные игры.

Один лейпцигский коллега-профессор, естественно с Запада, похвалил Лейпциг, мол, «совсем нормальный западногерманский город». Судя по его высказыванию, Восток лишь тогда хорош, когда похож на Запад. То есть «Запад» и «норма» опять синонимы.

Опрос 2019 года показал, что к этому времени, а именно тридцать лет спустя после падения Берлинской стены, 17 процентов западных немцев ни разу не побывали на Востоке, иначе говоря, каждый шестой. Но, несомненно, 100 процентов имеют ясное представление «об этом Востоке». О многих из них можно сказать: тверды во мнении, да слабы в знании. «Восток» рассматривается как однородная структура без региональных особенностей, буквально как ломоть, который в 1990 году хоть и проглотили, но не переварили и все еще давятся, поскольку западногерманская перистальтика не приспособлена к еде, чреватой поносом и рвотой.

Восприятие и конструирование «Востока» в недавнем прошлом и настоящем, которое я пытаюсь здесь описать, несомненно, опираются на более старые образцы интерпретации, связанные с зародившимся в XIX веке национализмом. То, как он пробивал себе дорогу после революции 1848 года, особенно наглядно показано в самом успешном романе буржуазного реализма «Приход и расход» Густава Фрейтага, опубликованном в 1855 году. Эта мощная книга, в которой слились парадигмы реализма и национализма, переиздавалась чуть ли не до конца XX столетия. Примечательно, что самые высокие показатели продаж пришлись на период с 1918 по 1930 год и еще раз с 1945 по 1960 год, то есть сразу после окончания обеих мировых войн. Только с 1945 по 1960 год, времена «экономического чуда», в ФРГ было продано полмиллиона экземпляров! И это не случайно, ведь в книге предъявляются и превозносятся так называемые немецкие ценности: труд, чистоплотность, трудолюбие, пунктуальность, честность и порядочность[122], противопоставляемые двум другим культурам и жизненным укладам – еврейскому и польскому, или, шире, славянскому. Действие разворачивается в Силезии, которая ныне находится на территории Польши, а в то время была немецко-польским пограничьем. Изображение евреев пропитано крайним антисемитизмом со всеми его стереотипами и клише. Изображение настолько презрительное, что даже молодой Теодор Фонтане, сам далеко не друг евреев, в своей рецензии на книгу был вынужден заявить, что автор зашел слишком далеко. Позже Ганс Майер, известный германист из Лейпцига и Тюбингена, заметил, что стереотипы Фрейтага послужили образцом для национал-социалистической агитационной газеты Stürmer. Не менее негативно изображены поляки и вообще славяне: они и ленивы, и глупы, и распутны, и бесчестны, и не способны приобщиться к настоящей культуре. Среди прочего Фрейтаг ведет разговоры о «польском хозяйстве»[123] и «славянской Сахаре»[124]. Разумеется, пренебрежительное отношение к «польскому хозяйству» подхватил потом Вольф Йобст Зидлер, грезивший о колонизации Востока[125]. Славян на Востоке Фрейтаг рисует настоящими варварами, которых нужно колонизировать, цивилизовать и развить. «То, что там называют городами, всего лишь тень наших городов, а в их горожанах нет того, что делает нашу трудолюбивую буржуазию первым сословием в государстве»[126]. Пронизанный несносным немецким высокомерием, этот текст одновременно и антисемитский, и антиславянский, причем в такой степени антиславянский, что сформированная в нем идея «Востока» как неполноценного, нецивилизованного и недоразвитого региона глубоко укоренилась в немецком сознании и в конце концов трансформировалась в расистский образ «русского недочеловека», созданный нацистами[127], ответственными за гибель более чем 25 миллионов советских людей во Второй мировой войне.

Очевидно, что «Восток» больше не сторона света, а обозначение чего-то фундаментально отсталого, бескультурного, варварского. Негативные идентификации и ассоциации продолжали насаждаться и после Второй мировой войны. Возьмите термины «Восточная зона», «Восточный блок», «Восточная Европа» или глумливые высказывания Аденауэра в так называемых анекдотах о поляках вроде «Валахия начинается за Касселем, а Азия под Магдебургом», равно как и позже распространившийся неологизм «осси». Впрочем, список уничижительных обозначений и образов можно продолжать до бесконечности. В сущности, все немецкие сложные слова с составной частью «Ost-» затасканы, замараны и негодны к употреблению. Их, как говорил Витгенштейн, надо отправить в чистку, прежде чем снова прибегнуть к ним, тем более что многие западные немцы даже не представляют себе, как грязны эти понятия. И не забывайте: предубеждение и ресентимент в отношении Восточной Европы господствуют в общественном мнении по сей день. Менталитет,